КРАСНОЯРСКИЙ КРАЙ, /НИА-КРАСНОЯРСК/. Разумеется, этой основой является наш НГК – нефтегазовый комплекс.Именно он позволил пережить кризисные и санкционные испытания и остается важнейшей базой для подъема, трансформации и модернизации всей экономики. В сложных условиях на отлично сработали практически все компании НГК. Особенно успешно действовали те, которые ещё в 90-х годах прошлого века избрали правильный путь отраслевой реформации. И те, кто в последние 15 лет настойчиво реализовывали перспективные проекты.
При этом нельзя не отметить и возросшую ответственность органов власти за профессиональные, взвешенные решения – как актуальные, так и устремленные в будущее. А главное – в ближайшей и долгосрочной перспективе – необходима материализация тезиса ресурсно-инновационного развития энергетики и экономики страны.
Что же касается импортозамещения – это серьезный, но частный фактор. Стране задача импортозамещения, безусловно, по плечу. Но необходимы отмобилизованность, сконцентрированность и координирующая роль председателя правительства России. Не ниже. И тогда половину средств на перевооружение нефтегазового комплекса мы сможем направить на наши машиностроительные предприятия, привлекая к работе и находя эффективные формы сотрудничества с лояльными западными и восточными компаниями, которые продвинуты в данной сфере.
Замечу, мы обладаем опытом революционного отраслевого обновления. Достаточно вспомнить «новейшую историю» угольной промышленности. В 1989–96 гг. на её дотирование у государства уходило 1,6% ВВП при наличии в отрасли 900 тыс. работников. С 2000-х и далее – за счет правильного целеполагания реформ – в отрасли работают порядка 142 тыс. человек, а угля добывается намного больше… Но вот, для примера отраслевой инфантильности, берем авиапром. До 1986-го им выпускалось 130–150 гражданских самолетов в год, причем довольно конкурентоспособных по тем временам. Потом из-за недофинансирования стало производиться 80–60. А сколько создано за прошедшие два года? Всего 12 и 16. При этом за последние 12 лет закуплено 250 зарубежных авиалайнеров. (А летным училищам не на чем обучать курсантов.)
Вот где (как, впрочем, и в нефтегазовом сервисе) «зарыта бомба замедленного действия!» Если мы не сможем в ближайшее время сориентироваться и создать российское «Шлюмберже», то в течение не более трех лет скатимся к упрощенным решениям по всем вопросам — от систем разработки месторождений до того, как надо бурить по-современному.
Но следует помнить, что состояние изоляционизма, в котором пребывал советский нефтегаз, отсутствие конкуренции с внешним миром привело к тому, что к концу 1980-х мы уже заметно отставали по производительности труда и эффективности производства от лидеров мирового уровня. И когда в начале 1990-х в отрасль пришли западные сервисные компании вместе с передовыми технологиями и оборудованием – это было отлично. Мы прорвали изоляцию, обогатились компетенциями. К примеру, мы делали горизонтальное отклонение участков скважин 200 метров, а сейчас делаем 2 км и более в пласте шириной полтора метра. Мы впитывали все, быстро учились, не боялись конкурировать. И были созданы вертикально интегрированные компании, которые достигли высочайшего мирового уровня: мы стали способны конкурировать с любым зарубежным партнером.
А потом случилась вещь, которая сыграла с нами злую шутку. Бешеный поток нефтегазовых доходов, обрушившийся на нас в первой половине 2000-х, вскружил голову: нам стало выгоднее и проще купить готовое оборудование или даже готовую услугу по разведке, бурению или добыче, чем «заземлять», осваивать зарубежные технологии, «выращивать» свои собственные. Агитация и политическая воля государства уперлись в людей, которые умели только «делить». А профессионалов, которые способны выполнить любую поставленную задачу, был уже недостаток.
В России за 1990-е годы и начало 2000-х произошла глубокая деиндустриализация экономики. Утрачены многие технологии. Особенно сложная ситуация в базовых отраслях – машиностроении, станкостроении, производстве энергетического оборудования, средств промышленного транспорта. Страна попала в полную технологическую зависимость от импорта. Так, у российских компаний практически нет своих технологий и оборудования для подготовки и разработки морских месторождений, в том числе на арктическом шельфе (около 90% ключевых технологий добычи углеводородов на шельфе – иностранные). Плавучие буровые установки и суда, подводные добычные комплексы, подвесное устьевое оборудование, специализированные суда – всё, что требуется для работы в арктических условиях, – преимущественно зарубежного производства. А меры по импортозамещению этих технологий, принятые ещё в 2014 г., пока не дали значимых результатов. Аналогично, если даже не хуже, обстоят дела и с программным обеспечением производственных процессов – от геологоразведочных и поисковых работ до разработки месторождений и переработки углеводородов. Именно наша технологическая зависимость стала основой того, что Запад получил уверенность в успешности своих санкций. Эти санкции затрудняют, прежде всего, развитие новых нефтегазовых проектов в стране, особенно тех, которые ведутся на шельфе или направлены на разработку ТРИЗов, поскольку ограничивают приток в отрасль зарубежных инвестиций, новых технологий и оборудования.
Угрозы для технологической сферы страны самые серьёзные. Чтобы их минимизировать, нужны экстраординарные меры. Речь уже идёт не об импортозамещении, а об импортонезависимости. Мы хорошо знаем слабое звено нашей экономики – это инновации. Даже очень перспективные разработки науки не внедряются промышленностью. И я на все сто согласен с мнением председателя рейтингового агентства поставщиков ТЭК Александра Романихина, что нефтегазовое оборудование – столь же стратегически важная для нашей страны продукция, как и военная техника. Никому же не придет в голову завозить в Россию танки Challenger, Leopard, Merkava или Abrams. А вот нашпиговывать стратегические объекты нефтяной и газовой отрасли импортной техникой почему-то было возможно.
Хотя о том, что разрыв между наукой и промышленностью необходимо преодолеть, говорится не один год, по многим направлениям этого так и не произошло. И здесь компании НГК должны брать пример с нашей оборонки, где давно отработан эффективный механизм внедрения научных разработок.
Надо твердо усвоить: больше западных технологий не будет. И главный вывод сегодня: купил – и ты от кого-то зависишь, произвел сам – возможно, кто-то зависит уже от тебя.
(Компания «Татнефть» десятилетиями делала то, что считалось невыгодным. Выгодным считалось добыть и продать нефть-сырец. А «Татнефть» целенаправленно вкладывала деньги в химию – производство шин и другой продукции. И сейчас у нее есть небольшой экспорт, так что от западных санкций компания практически не зависит. А зарабатывает она на переделе сырья, получая хорошую прибыль. Подчеркну: это, конечно, следствие политики не только компании, но и руководства Республики Татарстан.
Сегодня главная задача всех компаний – получение добавленной стоимости за счет 100%-ной переработки всех извлеченных ресурсов, создавая при этом новые предприятия.)
Следовательно, необходимы эффективные способы стимулирования производителей. Пусть это будут СРП или иные формы сотрудничества (называйте их как угодно), лишь бы росли глубина переработки и число высокотехнологичных рабочих мест.
Вот администрация Омской области уверена, что может увеличить на 30% все, что касается переработки. И я в этом уверен. Потому что там непрерывно идет развитие, начиная с моделирования системы разработки ресурсов.
Среди экспертов – особенно западных – бытует мнение, что мировое потребление углеводородов будет резко снижаться. А я уверен, например, что потребление газа в мире будет расти. К 2030-му году планете нужно получить дополнительно 150 млрд кубометров. Это грандиозная задача, требующая сотен миллиардов долларов вложений. Речь, подчеркну, идет о мировой проблеме. Особенно при лихорадочных заявлениях об увеличении потребления угля, стремлении умножить составляющую атомных электростанций и т.д. Все это говорит о суете и авантюрности. На самом деле, углеводородной энергетики будет не хватать, а газовая проблема уже сегодня обостряется.
Но это относится к миру в целом, конечно, включая нас. Однако у нас есть собственная задача из задач: как и в годы создания Западно-Сибирского НГК (никому и никогда прежде недоступному – кроме нас – проекту), необходимо разработать не менее амбициозную программу. В чем она состоит, если те 100 млрд кубов газа, от которых Европа отказалась, у нас останутся готовыми на продажу и использование?
По моим оценкам, 20 млрд кубов в год потребуется на догазификацию страны (крупнейшие регионы в восточной Сибири, располагающие крупными газовыми месторождениями, до сих пор не газифицированы). Надо значительно расширить газификацию внутреннего рынка, которая составляет сейчас всего 73%. А производство СПГ – малотоннажное, которое уже неплохо развивается, и среднетоннажное, которое мы обязательно освоим в ближайшие годы, потребует ежегодно ещё 30 млрд кубометров. Но тут очень важно систематически спрашивать за реализацию программы – помогать, организовывать, стимулировать. Привлекать «смелых» зарубежных инвесторов, а если не получается – опираться на собственные силы.
Мы на производство удобрений тратим примерно 25 млрд кубометров газа в год, а в партнерстве могли бы еще 20 млрд пустить на переработку. Это сделать непросто, да и с зарубежным рынком будут сложности, но… дорогу осилит идущий.
С газохимией ситуация особая. За последние 10 лет мы увеличили закупку импортной химической продукции с $15 до $30 млрд в год. В «старые добрые времена» нас бы заставили за пару лет сократить эту сумму – как минимум – наполовину. То есть на $15 млрд в год надо создавать продукцию высоких переделов именно в России (на что уйдут опять-таки многие миллиарды кубов газа). И добиться этого – прямая обязанность тех, кому выполнение данной задачи должно быть четко прописано властью.
А впереди ещё не просто экономико-энергетическая, а политико-экономико-энергетическая задача – расширение сотрудничества с Китаем. Поставки природного газа в Поднебесную в 2023–2024 годах непременно возрастут и к 2025 году достигнут 48 млрд кубометров. Отдельный вопрос – это ведущиеся сейчас переговоры по проекту «Сила Сибири-2». Его решение зависит от энергетической политики Китая: потребуются ли там дополнительные ресурсы из России? Перспективным вариантом может стать и турецкий хаб.
Взаимодействие в сфере энергетики также крайне важно с Казахстаном, Туркменией, Узбекистаном и Азербайджаном. Важно и для России, и для этих стран.
Все сказанное по силам правительству и предпринимателям при условии ясного представления, кто и что делает, кто и как за это дело отвечает. Ведь у нас есть мобилизационный опыт, характерный для великой державы!
Повторю, что сейчас радикально выросла ответственность государственных органов за координацию, безошибочность в определение целей и задач – и за организационную волю по их реализации. И если это последовательно и твердо делать, учитывая нашу интеллектуальную и профессиональную квалификацию, то в 2024—2025-м мы непременно начнем подниматься в экономической сфере.
Наиважнейшей стратегической задачей российской энергетики в условиях ограничений является максимально рациональное использование имеющихся у отрасли ресурсов. В итоге сократятся затраты, будут изменены производственно-логистические схемы, адаптируется вся система в целом.
За два года нужно, во-первых — максимально эффективно использовать все имеющиеся мощности и в добыче, и в переработке, и в нефтегазохимии, попутно выполняя заказы внутри страны. Главное – предельно рационально вовлекать в дело все, чем мы располагаем (ресурсно, научно, производственно и технологически) на основе капитальной ревизии всех потенциалов. За два-три года наладить производство того, что мы закупаем за рубежом. И тогда начнет расти доходная часть промышленности в целом — в том числе за счет продукции глубокой переработки.
Конечно, важно развивать сотрудничество с другими странами и регионами, руководствуясь сугубо прагматическими соображениями.
Необходимо создание благоприятнейших условий регионам (включая передачу им всех прав на мелкие месторождения горного сектора) для осуществления перспективных проектов, а также радикальное улучшение всего, что связано с привлечением и защитой российских и зарубежных инвестиций.
Мы живем в эпоху стремительных перемен, когда ключевые отрасли мировой экономики вступили в период глобальной трансформации, в том числе и под воздействием социально-экологических и военно-политических факторов. Но мы также понимаем, что любые испытания и изменения – это стимул для дальнейшего развития, это поиск новых идей и решений. И мы считаем, что неправильно жестко противопоставлять энергопереход развитию традиционных отраслей энергетики, прежде всего нефтяной и газовой.
Понятно, что в условиях энергоперехода и беспрецедентного санкционного давления бюджетные поступления России от экспорта энергоресурсов снижаются. Но это должно стать дополнительным, возможно, последним доводом для руководства страны сделать то, что нужно было сделать ещё в прошлом десятилетии: принять все возможные меры по ускоренной диверсификации российской экономики, обеспечению всех условий для развития нефтегазохимии и других отраслей, связанных с глубокой переработкой природных ресурсов, а также с необходимостью стремительных технологических прорывов!
ЮРИЙ ШАФРАНИК, председатель Высшего горного совета, председатель Совета Союза нефтегазопромышленников России
